15. А. Койре: Роль науки в переходе от мира приблизительности к миру точности

Александр Койре (29 августа 1892 - 28 апреля 1964) - французский философ российского происхождения, специалист в области истории философии и науки. Родился в Таганроге, получил среднее образование в Тифлисе и Ростове-на-Дону. В 1908 г. с семьей переезжает в Одессу и затем эмигрирует в Европу. В 1909-1911 гг. проходил обучение в Германии, где слушал курс философии Э. Гуссерля и курс математики Д. Гильберта. В 1929 г. защитил докторскую диссертацию. В книге “Очерки истории философской мысли” (1985) приведены переводы статей Койре, написанных им в разные периоды жизни, в которых он рассматривает влияние философских концепций Платона и Аристотеля на формирование средневековой науки и трансформацию данных концепций под влиянием религиозных идей. Он исследует, каким образом средневековая культура постепенно переходит к количественным оценкам и характеристикам происходящих событий и окружающих человека вещей, что явилось важной предпосылкой последующей математизации природы.

Почему древнегреческая наука не могла изобрести “технологию” и физику в современном значении этого слова?

Греческая наука не создала истинной технологии, так как не создала физики. Но почему она этого не сделала? По всей видимости, потому, что к этому не стремилась. А не стремилась в свою очередь потому, что была уверена в невозможности добиться успеха на этом пути. Создать физику в нашем смысле слова, а не в Аристотелевском, означает применить к действительности строгие, однозначные, точные математические, и прежде всего геометрические, понятия.

Повседневная действительность, в которой мы живем и действуем, не является ни математической, ни математизируемой. Это область подвижного, неточного, где царят “почти”, “около того” и “приблизительно”. Математику и физическую реальность разделяет пропасть. Отсюда следует, что желание применить математику к изучению природы является ошибочным и противоречит здравому смыслу. В природе нет кругов, эллипсов или прямых линий.

Таковы идеи, которым греческая мысль оставалась неизменно верна, какие бы философские системы из них ни выводились; она не допускала возможности, чтобы в этом мире существовала точность и чтобы материя нашего мира могла представлять собой математические сущности.

Почему в Античности и Средневековье была возможна математическая астрономия, но невозможна математическая физика?

Греческая наука допускала, что совсем иначе все происходит на небесах, где совершенные и абсолютно упорядоченные движения сфер и звезд происходят в соответствии с самыми строгими и незыблемыми законами геометрии. Но верное на небесах неверно на земле. И поэтому математическая астрономия возможна, а математическая физика - нет.

Интеллектуальная революция Нового времени.

Понятие движения неразрывно связано с понятием времени. Посредством нового понимания движения реализовалась интеллектуальная революция, давшая рождение науке Нового времени. Люди Нового времени отошли от идеи разделения окружающего мира на мир земной и небесный, заменив его на единое бесконечное пространство. В Аристотелевском видении мира всякое движение есть процесс изменения или становления, актуализации вещи. Но всякое становление вещи не может совершаться без причины. Подобная космофизика, считает Койре, несовместима с таким фундаментальным положением классической механики, как принцип инерции. Сохранение покоя или равномерного движения не требует внешней причины. Равномерное движение в пространстве от одной точки к другой не влияет на состояние движущегося объекта, и потому различные точки пространства равноправны между собой. Из этой идеи проистекает однородность и изотропность пространства. Суть интеллектуальной революции 17 в. Койре видит в замене античного понятия Космоса не реальным, а абстрактным, гомогенным и изотропным пространством Евклида.

В чем особенности развития техники и изобретательства в Средние века?

Создаваемые машины были “приблизительного” уровня

Когда изучаешь книги, посвященные машинам 16 и 17 вв., когда анализируешь реальные машины или их проекты, описания и рисунки которых содержатся в этих книгах, поражаешься приблизительности, неточности строения, функционирования и самого их замысла. Зачастую эти описания включают в себя их действительные, точно зафиксированные размеры. Но ни разу эти машины не были точно “рассчитаны”. Все они были сделаны “в прикидку”, “на глазок”, за исключением разве что подъемных и некоторых других механизмов. В своей массе все эти машины принадлежали миру “приблизительности”.

Математическая неграмотность

Необходимо понимать, что люди эпохи Возрождения или средневековья просто-напросто не умели считать. Они не обладали для этого необходимыми средствами. Как отмечал Л. Февр, человек средневековья “совершенно не располагал ни алгебраическим, ни мало-мальски удобным, подчиненным определенным правилам современным арифметическим языком”. Отсутствовали не только инструменты для измерения, но и язык, которым можно было бы выражать его результаты: “Не существовало никакого ясного и четко определенного перечня, никакого эталона гарантированной точности, которые отличались бы общепризнанным постоянством. Вместо этого - разнородные системы мер, меняющиеся от города к городу, от деревни к деревне”.

Предпосылки технической революции Нового времени

Со своей стороны, я считаю, что предыстория технической революции 17-18 вв. подтверждает картезианскую концепцию: именно в результате обращения επιστήμη (науки, теории) на τέχνη (технику, предметы) машина “эотехническая” превратилась в современную “палеотехническую” машину. Именно это обращение наделило последнюю тем, что образует ее собственную характерную особенность и радикальным образом отличает ее от первой, а именно точностью.

Роль теории и практики в деле изобретения. История создания Галилеем подзорных труб

Подзорные трубы находились в употреблении с 13 в. Но тогда как же получилось, что в течение четырех столетий (телескоп появился лишь в 17 в.) никому, ни изготовителям линз, ни их потребителям, не пришла идея попытаться нарезать линзу чуть потолще, так, чтобы кривизна ее поверхностей была чуть большей, и таким образом получить простейший телескоп? Или взять тот же простейший микроскоп, для него нужен лишь хорошо отполированный стеклянный шарик, изготовить который мог бы любой стеклорез. Так что не технической невыполнимостью, а исключительно лишь отсутствием идеи можно объяснить этот факт.

Говоря об отсутствии идеи, мы отнюдь не имеем в виду научную несостоятельность. Все дело в том, что изготовитель подзорных труб был не оптиком, a ремесленником. И изготовлял он не оптический инструмент, а некоторый полезный предмет в соответствии с жесткими правилами ремесла. Но и для человека - потребителя подзорных труб они тем более не были оптическим инструментом, а таким же полезным предметом, т.е. некоторой вещью, которая продолжает и усиливает действие наших органов чувств; некоторой вещью, принадлежащей миру здравого смысла. И эта вещь никого и никогда не принудит выйти за границы этого мира. Однако в функцию инструмента не входит требование быть продолжением органов чувств, а в самом полном и буквальном смысле слова быть воплощением разума, материализацией мысли.

В то время как Ли-Пертшеи и Янсен, открывшие по воле случая породившую подзорную трубу комбинацию линз, ограничились внесением в эту комбинацию линз повышенной разрешающей способности, Галилей, как только до него дошло сообщение о голландском приспособлении, способном приближать образ отдаленных предметов, разработал его теорию. И опираясь на эту теорию, разумеется далекую от совершенства, но все-таки теорию, и все больше увеличивая точность и разрешающую способность линз, он создает ряд “зрительных труб”, открывших перед взором наблюдателя безграничность неба.

Голландские изготовители подзорных труб ничего подобного не сделали, так как у них не было мысли об изготовлении инструмента, - мысли, которая вдохновляла и вела за собой Галилея. Так что искомая - и достигнутая - цель ученого и цель мастеровых полностью отличались друг от друга. Голландская зрительная труба была прибором в практическом смысле: она позволяла видеть на расстоянии, превосходящем возможность человеческого зрения. В своей функции зрительного прибора этим она и ограничивалась. В противовес этому Галилей сконструировал свои инструменты - телескоп, а затем и микроскоп - для чисто теоретических потребностей: добраться до того, что не подпадает под наши чувства, увидеть то, что никто еще не видел. Преследовав чисто теоретические цели, Галилей пришел к результатам, значение которых для рождения современной - прецизионной - техники оказалось решающим, так как для производства оптических приборов необходимо было не только улучшить качество применявшихся в них линз и определить, т.е. сначала измерить, а затем вычислить, углы преломления, но и улучшить способ нарезки этих линз, т. е. придать им точно определенную геометрическую форму. А для того чтобы это сделать, надо было строить все более и более точные машины, математически рассчитанные, которые в качестве математических инструментов предполагали замещение в уме их изобретателя мира “приблизительности” универсумом прецизионности. Так что совсем не случаен тот факт, что первый оптический инструмент был изобретен Галилеем, а первая машина Нового времени - для нарезки параболических линз - Декартом.

Роль измерения времени в средневековье. Связь точности и единицы измерения времени. История создания Галилеем и Гюйгенсом хронометра

И если с изобретением оптического инструмента была пробита брешь и установилось взаимодействие между двумя мирами - миром астральной прецизионности и низлежащим миром “приблизительности” - и если по этому каналу произошло слияние небесной и земной физики, то был еще путь, которым понятие точности вошло в повседневную жизнь, внедрилось в социальные отношения и трансформировало структуру самого здравого смысла - изобретение хронометра.

Приборы для измерения времени появились в человеческой истории сравнительно поздно. В отличие от пространства, которое, будучи по своей сущности существенно измеримым, время, будучи в целом существенно неизмеримым, всегда предстает только как уже наделенное некоторой естественной мерой, т.е. уже разделенным на периоды следующих друг за другом событий. Периоды эти, правда, несколько сгущены, довольно скверно определены, неточны, различны по своей продолжительности. Но какое значение это может иметь в рамках жизни первобытной, кочевой и даже земледельческой? Жизнь протекает между восходом и заходом солнца, с полуднем в качестве точки отсчета. Часом больше или меньше - значения не имеет. И только развитая и сложная городская жизнь, исходя из чутких общественных и религиозных потребностей, стала ощущать необходимость в том, чтобы знать точное время. Только поэтому часы и возникли.

Повседневная жизнь всего средневековья текла в русле приблизительности переживаемого времени. Разумеется, в этом плане преимущество средневековья перед античностью состоит в том, что оно отказалось от часа переменной продолжительности и заменило его часом как постоянной временной единицей. Но большой потребности в знании этого строго отмеренного часа оно не испытывало. Оно сохраняло, как хорошо сказал Л. Февр, “все обычаи крестьянского общества, которому дела нет до знания точного времени, разве что когда звонит церковный колокол, но которое зато хорошо ориентировалось во времени по планетам, животным, прилету и пению птиц. Повседневная жизнь подчинялась природным явлениям. День был скорее подразделен, чем измерен”.

Впрочем, многие историки указывали на особое социальное значение упорядоченной последовательности актов и обрядов религиозной жизни, которая, особенно в монастырях, подчиняла жизнь строгому распорядку католического культа, ритму, требовавшему подразделения времени на строго определенные интервалы и, следовательно, предполагавшему его измерение. Именно в монастырях для удовлетворения потребностей культа появились и затем распространились часы; и именно распорядок монастырской жизни, суть которого состояла в почасовой регламентации, выходя за стены монастыря, постепенно изменял жизнь горожан, переводя ее из плоскости времени переживаемого в плоскость времени измеряемого. Необходимо было изобрести средство точного измерения времени. Для такого рода изобретения эмпирические методы были непригодны, и только теоретики, которые в эту эпоху тщательнейшим образом создавали теории и устанавливали законы рационалистической механики, были способны на это.

В конечном счете точные часы обязаны своим происхождением отнюдь не часовых дел мастерам. Производимые ими часы никогда бы не преодолели стадию “почти” и уровень “приблизительно”. Точные часы, часы хронометрические, имеют совсем другой исток. Они являются инструментом, т.е. порождением научной мысли, или, лучше сказать, сознательным продуктом теории. Бесспорно, однажды реализованный, теоретический объект может стать практическим предметом повседневного пользования. Бесспорно также и обратное, что практические соображения могли вдохновлять теоретическую мысль. Но все же не к часовых дел мастерам, таким, как Йост Бюрги и Исаак Тюре, а к Галилею, Гюйгенсу и Роберту Гуну восходят выдающиеся изобретения таких точных приборов, как маятниковые часы и часы с балансир-спиралью. Как отмечает Жакеро: “Быть может, техники будут удивлены и даже разочарованы той малой ролью, которую в этой истории сыграли часовщики-практики по сравнению с бесконечно более важной ролью исследований ученых. Без сомнения, практическое осуществление было делом первых; но идеи, открытия гнездятся чаще всего в мозгу деятелей науки, хотя большинство из них не рискнет взяться за дело и самим построить приборы, устройство которых было ими придумано”.

Открытие феномена неизменной воспроизводимости колебаний маятника, ключевого элемента в хронометре Галилея, не могло быть плодом эмпирии. Изохронность маятника Галилей открыл вовсе не в результате наблюдений за раскачиванием большой люстры в Пизанском соборе. Он совершил свое открытие, когда на основе рационалистически дедуцированного им закона ускоренного движения занялся математическим исследованием падения тяжелых тел вдоль хорды вертикально установленного круга. И только после теоретической дедукции он мог подумать об экспериментальной проверке. А когда эксперимент удался, он попытался создать инструмент, который позволил бы на практике использовать механические свойства движения маятника. Именно таким же образом, т.е. в результате чисто теоретического исследования, Гюйгенс обнаружил ошибку в Галилеевой экстраполяции и доказал, что изохронность реализуется не в круге, а на циклоиде; открыть средство реализации - движение по циклоиде - ему позволили чисто геометрические соображения.

История хронометрии демонстрирует нам поразительный пример рождения технологической мысли, которая, постепенно распространяясь, изменила саму технологическую мысль и саму техническую реальность, подняв их на новый, более высокий уровень. Это в свою очередь объясняет нам, почему техники 18 в. смогли улучшить и усовершенствовать инструменты, которые их предшественники не сумели изобрести: смогли потому, что жили в другой технической “атмосфере”, а также потому, что были заражены духом прецизионности.

Связь инструментов и практических приборов, мира “приблизительности” и универсуумма прецизионности

В мир “приблизительности” прецизионность внедряется посредством инструментов, именно через создание инструментов утверждает себя технологическая мысль; именно для их создания изобретаются первые прецизионные машины. Инструменты являются результатом деятельности ученых, применяющих теоретические рассуждения к действительности. Приборы практического применения создаются ремесленниками для использования в качестве полезного предмета. Они принадлежат миру здравого смысла и не способны расширить его, в то время как инструменты, наоборот, создаются для этого.

Индустрия века палеотехники - века пара и железа, технологического века, когда осуществляется проникновение техники в теорию, - характеризуется точностью своих машин, явившейся результатом применения науки в промышленности и использования энергетических и материальных источников. И именно господство теории над практикой характеризует технику периода второй промышленной революции. Их слияние характерно для современной эпохи, для эпохи инструментов, обретающих размеры заводов, и заводов, обладающих точностью инструментов.

Заключение

В статье “От мира “приблизительности” к универсуму прецизионности” Койре рассуждает о проблеме взаимосвязи науки и техники. Он утверждает, что своим появлением наука Нового времени, т.е. наука в современном понимании, обязана в первую очередь труду ученых, разрабатывавших теорию и преследовавших исследовательские цели, а роль инженеров и техников в этом процессе является второстепенной. На примере историй о изобретении Галилеем первого телескопа и хронометра Койре доказывает свою интерналистскую позицию. Для меня было интересным прочтение данной статьи, та форма, в которой Койре преподносит свои рассуждения читателю, проста, понятна и последовательна, а доводы логичны. По этим причинам трудно не согласиться с позицией автора.